Джаханнам, или До встречи в Аду - Страница 176

176

Он менял солдат – менял с отчаянной решимостью, менял живых на мертвых и полумертвых на полуживых, менял пленников из Ханкалы на первогодков и турка с перебитым позвоночником на двух контрактников, он менял трупы боевиков на солдатские жетоны, он ездил на обмен вообще один, сжимая мешок с деньгами одной рукой и гранату с выдернутой чекой – другой. Он каждую секунду ожидал смерти и плена.

А потом, когда он вернулся, обменяв Кесаревский ОМОН, оказалось, что в графе уплаченных за омоновцев денег надо написать другую сумму, потому что немного другая сумма была собрана с коммерсантов. И когда Рыдник отказался подписывать документы, Плотников припомнил ему стрелки с бандитами и деньги от Руслана.

В следующую командировку разница между суммой денег, собранных с коммерсантов, и суммой денег, выплаченных боевикам, была еще больше, и Рыдник утешил себя справедливой мыслью, что ведь не солдатикам же от этого хуже? Ну, подумаешь, лишку стребовали. С кого? С наркоторговца по кличке Авось? С парочки браконьеров, смывающих в море рыбных инспекторов с палубы своих судов? С недавнего бандита, избравшегося мэром захолустного городка?

А потом была задача, поставленная Плотниковым: государство в лице ФСБ, а еще конкретней, в лице двух достойных офицеров – Плотникова и Рыдника, должно восстановить контроль над ключевыми отраслями краевой промышленности. Начиная, например, с Кесаревского НПЗ. Ты, Савка, вычистил оттуда чехов? Молодец. Теперь сделай так, чтобы хозяева НПЗ были обязаны тебе по гроб жизни. Чтобы мы были хозяевами этих хозяев. Что, Данила Милетич никогда не согласится иметь над собой хозяина? Тем хуже для Милетича. Милетич должен уйти. Ты использовал Милетича против чеченцев, чтобы очистить НПЗ? Прекрасно, теперь ты можешь использовать чеченцев против Милетича. У тебя же ведь сохранились контакты? Ты же меняешь заложников?

Что же было плохого в том, чтобы отнять завод у бесчестных коммерсантов и вернуть его государству посредством той самой спецоперации, искусством разрабатывать и проводить которые так гордился Рыдник. Спецоперации – государственного инструмента, намного более эффективного и дешевого, чем война.

Осколок разбитого зеркала стал запотевать от дыхания генерала, и тот внезапно понял, что в кабинете очень холодно. Городские котельные топили на треть мощности, а тут еще кто-то курил и открыл окно. Кажется, сам Рыдник и курил.

Генерал бросил осколок и закрыл форточку, а потом жадно затянулся сигаретой.

Он помнил, как мучительно раздумывал тогда, ехать или не ехать на обмен. Как он, притворяясь контуженым, хотел вскочить и крикнуть по рации, чтобы группа возвращалась назад.

До сих пор в глубине души Савелий Рыдник был убежден, что Халид напал на колонну до, а не после обмена только потому, что был не уверен в своих русских партнерах. И не зря. Рыдник тянул до последнего момента. Он знал, что еще в восемь тридцать у него есть время вскочить, броситься к рации и дать отбой… А оказалось, что этого времени уже не было.

А потом… это была первая операция, на которой Рыдник получил не просто деньги, а огромные деньги. Деньги были хуже водки, от водки можно было пойти и закодироваться, а закодироваться от денег было нельзя. Он не отбирал, он не крал, он не грабил, он ведь был не бандит, а представитель государства, а те, кто платил, – они ведь были воры, коммерсанты, и государство в лице Рыдника просто получало свою долю. Чем больше становилось денег, тем больше вокруг становилось дорогих вещей – машин, женщин, роскошных особняков, и это было приятно. Хорошо было видеть, что не только эти жлобы и воры живут роскошной жизнью, что государство в лице Савелия Рыдника все равно будет покруче их, и наконец благо государства, которому Рыдник клялся служить, потеряло свое значение, растеклось и полностью совместилось своим значением со словами «благосостояние Савелия Рыдника».

Рыдник подошел к окну, чтобы посмотреть на город, но окно было забито фанерой. Можно было честно признать: он начал с того, что вышибал зубы чеченцам, защищая русских коммерсантов. Он кончил тем, что сам вел себя, как чеченец. Только чеченцы унижали и шантажировали чужой народ, а он – свой.

* * *

Корреспондент четвертого канала Центрального телевидения Владислав Максимов стоял и мерз перед камерой в семистах метрах от заводской площади, там, где линия оцепления рассекала Пригородное шоссе.

Прямое включение с места событий было назначено на девять часов пять минут – по Кесареву. В Москве это было время двенадцатичасовых новостей, и, хотя спецвыпуски по случаю кесаревских событий выходили каждый час, двенадцатичасовой был по традиции самым длинным.

Максимов торчал в Кесареве три дня, и его канал уже четырежды получил взбучку. Первый раз за то, что Максимов упорно называл в своих репортажах захватчиков завода «чеченскими», а не «международными» террористами; второй раз за то, что Максимов очень скептически отнесся к пресс-релизу ФСБ, утверждавшему, что зафиксированы переговоры террористов по-арабски с их нанимателями в Саудовской Аравии.

Третий раз взбучка последовала за то, что Максимов в кратчайшие сроки разыскал и представил детали кесаревской биографии Халида Хасаева, особенно упирая на его старые связи среди местной правоохранительной элиты. И уж четвертая взбучка была взбучка так взбучка: за то, что Максимов, на свой страх и риск пробравшись за линию оцепления, снял взрыв здания и назвал потом происшедшее «неудачным штурмом».

После этого начальник отдела связи с общественностью местной УФСБ, отличавшийся от попугая только тем, что попугай умеет говорить, вызвал Максимова на ковер и объяснил ему, что об интервью с начальником штаба Савелием Рыдником (о котором Максимов просил третий день) не может быть и речи.

176