Джаханнам, или До встречи в Аду - Страница 167

167

Мила повернула голову, и ее зеленые глаза встретились с глазами Яковенко. Его бросило в жар и в холод, и Яковенко вдруг с беспощадной ясностью понял, что из всех женщин на земле он до сих пор смотрел так только на свою собственную жену. Он резко отвернулся.

– Я не хочу их понимать, – ответил Яковенко. – Я хочу их убивать.

Когда он поднял голову, дверь уже захлопнулась за Милой. Только качалось вывешенное на крыльцо полотенце да у порога, словно сброшенная шкурка цикады, лежала тяжелая мужская куртка. «Господи ты боже мой, – вдруг подумал Яковенко, – у нее же будет ребенок. Кем он вырастет? И кому он будет мстить? Чеченцам за Кесарев или русским за отца?

Яковенко сидел на крыльце и курил, когда дверь за его спиной распахнулась снова.

– Договорились? – спросил Яковенко, не оборачиваясь.

– Да.

Травкин сел рядом.

– Я смотрю, тут будет настоящий передел собственности. Тут крабовая флотилия, там казино. Просто весь хозяйственный ландшафт переменится.

– Ага. Еще треска.

– Какая треска?

– Две тысячи тонн трески. Аркаша Наумов ее Рыднику отдал, в фонд помощи против терроризма. А она, арестованная, в трюме у пирса стоит. Погранцы от этой трески как ошпаренные брызнули.

– Хороший вы край, – сказал Яковенко, – завтра полгорода сдохнет, а вы треску делите.

– Тебе не нравится?

– Этот бандит?

– Ты сколько получаешь, майор?

Яковенко сжал зубы. Последний раз ему этот вопрос задавал Данила Баров.

– Вот именно, – сказал Травкин, – а у меня пацан столько получает. Который в охране стоит. И ездит он на «крузаке». У меня никто в бандиты не ушел. Никто киллером не стал. И знаешь, почему ко мне эта сволочь пришла? Не потому, что я с Савкой сцепился. А потому, что другой у него суда бы взял да и шлепнул тут же в подвале, чтоб не париться. Знаешь, почему Руслан позвонил мне? Потому что он знает, я буду держать слово. Даже если это слово дано чеченскому террористу.

Яковенко долго молчал. Наст под солнцем переливался, как платье Милы. То, в котором он увидел ее в первый раз.

– Синьцзян, – сказал внезапно Травкин. – Синьцзян. Ты вот скажи, почему в Китае не бывает терактов? Ты когда-нибудь слышал про теракт в Китае?

– Потому что китайцам плевать. Потому что теракт – это болезнь демократии.

– Ну, тогда скоро вылечимся, – сквозь зубы процедил полковник.

* * *

Когда Данила очнулся, был уже день. Пожар за окном погас. Сквозь мутное стекло в комнату ползла вечность – такая же, которая ожидала его и город через день. Или два.

Президент никогда не будет даже обсуждать требования независимости Чечни, потому что президенты не обсуждают политических требований под дулом пистолета. Особенно когда пистолет приставлен не к их виску, а к чужому. Страна не пойдет на поводу у террористов. Страна свалится в приготовленную ими ловушку.

Если бы вместо чемпионата мира по шахматам проводили чемпионат мира по разводкам, чеченец обыграл бы всех.

Данила подергал рукой, задрал голову – но наручники, как и труба, были сделаны вполне на совесть. В метре от Данилы возвышался какой-то канцелярский стол дореволюционной конструкции – две хлипкие ножки слева, сплошная стенка с укрепленными на ней ящиками – справа. За головой стоял тяжелый металлический шкаф. Сердце Данилы на секунду прыгнуло, увидев на столе зеленый, с белым диском, допотопный телефон. Потом Данила заметил, что от телефона не идет никакого шнура.

Но все равно попытаться стоило. Если телефон исправен, если шнур неподалеку, если федералы не перерезали связь… Данила сообразил, что лежит на старых ватниках, а у ватников есть карманы, и кто знает, что может быть в этих карманах?

В одном из карманов отыскалась канцелярская скрепка. В другом – паутинной консистенции гвоздик.

В кино положительные герои освобождались от наручников с помощью скрепки за пять секунд. У Данилы ушло полчаса на то, чтобы понять: он – не положительный герой. Данила сдался, когда перестал чувствовать пальцы. Он подумал, что Хасаев в такой ситуации раскурочил бы эту проклятую трубу голыми руками. Это было тем более обидно, что Хасаев был мельче его. Ниже на добрую ладонь и легче килограммов на десять.

Несколько минут Баров отдыхал, приходя в себя и прислушиваясь к шуму где-то внизу. Потом попытался зацепить стол. Левой ногой стол не цеплялся. Только правой, которую два часа назад зашивал Ратковский.

Баров покрутился и так и этак, потом осторожно завел босые пальцы за ножку стула и дернул. Несмотря на анальгетики, боль была такая, словно по ноге прошлись пилой. Стол сдвинулся на два сантиметра. Баров закусил губу и дернул еще.

Старая раздолбанная ножка подалась, и стол рухнул с жутким грохотом, раскалываясь посередине. Из ящиков повылетали бланки и ластики. Телефон, стоявший на куче каких-то ежедневников, долбанулся о пол, подскочил и развалился на несколько частей. Баров замер, ожидая, что сейчас в комнату ворвутся чеченцы. Но все было тихо.

Прошло пять минут, прежде чем Баров, пользуясь ножкой от стола, как багром, пододвинул к себе один из расколовшихся ящиков. Там лежали какие-то линейки, угольники, кассета с порнофильмом и целая коробка скрепок. Барову захотелось истерически рассмеяться. Он зажмурился, а когда открыл глаза, он внезапно увидел то, что стояло под дальним концом батареи, в уютном закутке, образованном сходящимися глухими щитами канцелярских столов.

Стальной параллелепипед с двумя красными ручками сверху, сантиметров тридцать в высоту и семьдесят в длину. Ящик для слесарного инструмента.

На то, чтобы добыть ящик с помощью импровизированного багра, ушло пятнадцать минут. Он был покрыт паутиной и невероятно стар, как и все в здании ТЭЦ. Когда Данила раскрыл его, то первое, что бросилось ему в глаза, была длинная, выгнутая как лук ножовка с разведенными зубьями и тронутым ржавчиной верхом.

167